Она смотрела на Дьяволицу – перед глазами проносились призрачные образы, обрывки воспоминаний…
Вот им по одиннадцать лет. Мираджейн истошно орёт, что «приживалки в гильдии не нужны», и тут же лезет в драку. Больно кусается, больно пинает… Уступать было нельзя. Надо было показать этой выскочке.
Через годы ничего не изменилось, вот только девушки выросли и теперь предпочитали не драться, а говорить. Уничтожать словами. Втаптывать словами в землю. Язвить, подкалывать, сплетничать…
Казалось, что это в порядке вещей, что это никогда не изменится.

Она смотрела на Дьяволицу; та её ненавидела.
Ненавидела и смеялась над её слезами.

Сегодня Мираджейн горько плакала, пряча лицо в забинтованных ладонях. Её комната – вся сплошь в тёмных, мрачных тонах – дышала какой-то безжизненностью. Что-то было неправильно. Что-то неправильное было в её слезах.
Что-то изменилось, наконец.
Вот только… какой ценой?..

Она смогла стряхнуть с себя оцепенение и сделать шаг навстречу Дьяволице.
Дьяволица обернулась. Её синие, обычно сверкающие непокорностью и жизнью глаза покраснели от слёз.
Шаг и шаг. Шаг и шаг.
- Мира-чан… - произнесла она дрогнувшим голосом.
Сегодня – день, когда рухнули стены неприступной крепости.
Спустя миг она обнимала Мираджейн, будто хватаясь за неё, будто бы та тонула и не могла выбраться.
Отчасти так оно и было.
- Она… она умерла…
И ничего не скажешь в ответ.
- Она умерла, Эрза!..
Скарлетт, поглаживая её белые волосы, прошептала:
- Мира-чан…
На большее голоса не хватило.
Эрза отдала бы всё, лишь бы примирение не было таким. Лишь бы не было причины примириться.
Ночь будет долгой: они снова будут говорить. Если найдут слова. Без язвительности. Без насмешки. Без желания обидеть и отомстить за обиды.
Лишь сидеть на холодном полу, прижавшись друг к другу, и оплакивать этот день, когда рухнули стены крепости... когда рухнул сложившийся мир.